“Судя по древнерусским источникам, матерщина широко применялась в обрядах, которые церковь квалифицировала как бесовские (т.е. языческие). 41 Особенно часто срамословие упоминается при описании (и осуждении) святочных и купальских игрищ. Эти периоды в народном сознании устойчиво связывались с активизацией нечистой силы. ..

В арсенал способов общения с нечистью входила и матерная брань. Умение материться приписывалось домовому и черту, 42 причем если свистом можно было подозвать нечистую силу, то матерщина считалась наиболее эффективным средством ее отпугивания. Например, для того чтобы спастись от происков лешего, нужно было выматериться. Считалось, что сходного результата можно достичь, осенив себя крестным знамением или сотворив молитву. Отсюда то кощунственное сочетание внешних примет набожности и богохульства, которое так изумляло иностранцев.
Указанное свойство брани широко применялось при лечении некоторых болезней (предполагалось, что в заболевшего вселилась нечистая сила), в обрядах изгнания «коровьей смерти», иными словами — во всех тех случаях, когда представители чужого мира оказывались среди людей.
С переносом матерщины в сферу межличностного общения адресат ругани уподобляется нечистой силе. Вместе с тем показательно, что во многих случаях матерщина «безадресна» или адресована кому-то третьему, неявленному. Такая безадресность объясняется тем, что истинный адресат брани (нечисть) оказался забытым, но инерция обращения к незримо присутствующему собеседнику сохранилась…

Утрата матерной бранью своего первоначального контекста (языческого обряда) и направленности на персонажей демонологического характера привела к резкому расширению сферы ее использования. Впрочем, экспансия мата в повседневность может объясняться и тем, что человек традиционной культуры постоянно «ощущал» присутствие нечистой силы и все неудачи склонен был приписывать ее козням. Так или иначе, матерная ругань становится «универсальным» способом выражения эмоций. Ее безадресность (во всяком случае для постороннего наблюдателя) явилась причиной того, что она редко воспринималась как оскорбление присутствующих. В ряде локальных традиций осуждалась лишь матерщина в устах женщин. В мужском обиходе она нередко считалась естественным элементом общения, указывающим на дружеские отношения собеседников.
В этой ситуации решительную борьбу с матерной руганью вела церковь, представители которой в своих поучениях отождествляли «слова поганые» с язычеством, бесовством, антихристианским поведением. Матерщинник не признавался христианином. Он считался язычником, иноверцем и мог быть подвергнут самым тяжелым наказаниям, вплоть до отлучения от церкви. Интересно, что традиция толковать мат буквально (как оскорбление матери и прежде всего Богоматери) берет начало именно в церковных поучениях..″[2].

Матерная брань – это, конечно же, не имена языческих богов, как думают некоторые недалекие люди (ср. все эти “пятиногий пес П.” Пелевина и проч.). Нет. 😊 Однако матерная брань – это особый обрядовый язык славянского язычества, применимый в ситуациях защиты от злых духов. Цель применения матерной брани – разрушить исходящее от “духов” влияние.  Например, матерщина использовалась как магический способ научить говорить плохоговорящего ребенка: “…Методом,.. направленным на стимуляцию навыка говорения, становится способ учить ребенка материться. Вот несколько рассказов наших информантов:

Мы жили в Архангельске, у нас сосед, мальчишка, не говорил он до пети лет, вопще не говорил: ни “мама”, ни “папа” – ничё. Фсё понимал, фсё слышал, но не говорил. К каким врачам ево только не водили! Фсё нормально у ребёнка! Ладно. […] Отправили к бапке, позвали бапку, та ево за неделю научила матюгаца, он матюгался так, мужики пьяные не матюгаюца. И матюгался он два года, он “мама” не мок сказать, а такие закручивал. Фпослецтвии ребёнок закончил школу з золотой медалью, медицинскую академию, […] сечас уже светило медицинских наук. В Архангельске творит чудеса, кардеолок [НТБ].

Ак учили. Был у нас тут один, дак я иво и… научила, […] И вот я иво: «Саша, ты вот так скажи!» «Иди, мама, нахуй» или там ишо как-нибуть. Он подойдёт к ей: «Ди, мама, к… хуй. Иди, мама, к… хуй.» И научился, начал разговаривать, а так никак ни говорил [ОГГ].

..он ни говорил дольши год…э…двух годоф. Ничиво. Иво дедушка учил. А потом, кода дедушку выматирил по-хорошиму, дедушка: “фсё, хватит.” [Смеются.] [И начал говорить?] Начил говорить [ДТВ]. Начил, начил говорить [ННВ].

Во всех этих примерах матерное слово берет на себя магические функции. «…Матерная брань в ряде случаев оказывается функционально эквивалентной молитве»[13] – утверждает Б.А. Успенский. В статье он ссылается на примеры, когда к мату прибегают, чтобы спастись от домового, лешего, вылечить лихорадку, изгнать эпидемическую болезнь, найти клад, охраняемый нечистой силой и т. п. Более того, исследователь отмечает отдельно и то, как «родители в процессе воспитания детей более-менее сознательно обучали их матерщине, то есть это входило как бы в образовательный комплекс». Для автора это является еще одним указанием на ритуальную функцию матерной брани, а для нас – на закономерность ее использования в обрядовой педагогике.

Часто информанты добавляют, что с помощью мата ребенок разминает язык:

…Язык разминает язык, разминает пусь язык, пусь материцы [ШВС].

Из слов другого информанта, выражавшего уверенность, что ребенок непременно со временем научится говорить: потом-то сё ръно выпутаици вить уш [ОАФ] – видно, что молчание ребенка обусловлено будто некими путами, мешающими ему. И преодолеть их, выпутаться можно, к примеру, именно с помощью мата, слова более сильного, магически заряженного. И здесь матюки перенимают на себя функции того же ножа, которым перерезались те же путы, но сковывавшие ноги ребенка. И таким образом происходит постепенное освобождение ребенка от черт иномирности”[3].