Я тут узнал, почему суббота в народной традиции является традиционным днем повиновения мертвых. Раньше я все думал, что дело в какой-то особой (пусть и не славянской, а принесенной из византийской традиции) магии числа “6”, но все оказалось иначе. Просто суббота, если начинать неделю с воскресенья (что преобладало в народной практике, в отличие от церковной [1]), оказывается, таким путем, последним днем недели, а в славянской традиции всё “последнее” ассоциируется со смертью и мертвыми (и не только в славянской, конечно же – эта ассоциация субботы с “последним”, а через него – и с мертвыми, возникла еще в раннехристианской традиции и была привнесена на славянскую почву вместе с самим понятием “субботы”)..

Кстати, сегодня наступил последний, 29й день (синодического) лунного месяца – т.н. безлуние (укр. перекрий, чернець, полес. на меже, перемена, чернец, згибель месяца, пустые дни, серб, празан месяц. пол. puste din, prozne dni, ciernica). Про то, что месяц сегодня спускается в это время в мир мертвых, я уже писал (см. https://novoyazychestvo.ru/mesyac-kak-umirayushhij-i-voskresayushhij-bog.html). Так что, сам бог велел написать сегодня и про “последнее”.

Многие уже знают, что богам и духам жертвуют всё “первое”, например, первую кружку ритуального напитка в огонь выливают или первый ломоть хлеба и т.п. (см. https://novoyazychestvo.ru/zhertva-bogam-i-duxam.html). Однако “последнее”, не будучи столь раскрученным, не менее важно. А то и более, хотя бы чисто психологически – сами посудите, довольно легко отдавать первое из того, чего у нас еще вдоволь, но вот отдавать последнее, когда самому уже не хватает… В общем, реально это уже ЖЕРТВА (см. https://novoyazychestvo.ru/zhertvoprinoshenie.html). Не зря в русском языке есть расхожее выражение, как раз с оттенком жертвенности, – “отдать последнее” (ср. “последнюю рубаху отдаю”). А вообще “Последнее” ассоциируется со смертью. Даже в том же современном русском языке, – вспомните все эти “последний путь”, “последнее “прости”, или навязчивое суеверие заменять в своей речи слово “последний” словом “крайний”.  Мы можем построить очень и очень упрощенную (о чем я еще скажу), но от того и безусловно  рабочую модель, где “первое” = “принадлежащее богам”, а “последнее” = “принадлежащее мертвым”. То есть, возвращаясь к тем же обрядовым еде и питью – первую кружку или кусок мы отдаем богам, а последнюю – мертвым.

Если продолжить тему моего предыдущего поста, про “ПЕРВЫЙ снег” (https://novoyazychestvo.ru/pervyj-sneg.html), то в нашей календарной обрядности традиционно значимо всё Первое. Помимо Первого снега, это, например, еще и Первый гром весной (см. https://novoyazychestvo.ru/pervyj-grom.html) или Первое кукование кукушки (см. https://novoyazychestvo.ru/pervoe-kukovanie-kukushki.html), или Первая увиденная весной ласточка и т.д. и т.п. Однако, с другой стороны, у нас есть такая тема как Последний Сноп на поле, который не убирали, а из которого, например, “завивали бороду” (Волосу, Николе, Илье-пророку, Богу). Но Последний Сноп – это такая глубокая тема, что о нем имеет смысл писать отдельно. Достаточно сказать, что он связан с мертвыми совершенно явным образом (“чувствуя приближение смерти, человек заявлял, что его поле уже созрело и он видит последний колос (полес.)”[2]). И вообще понятно – мы легко можем определить нечто, происходящее в природе как “первое в году”, но как мы в моменте  определим “последнее”? Только в сентябре, например, я понимаю задним уже числом, что гроза такого-то августа, оказывается, была в этом году последней. Или вот, наоборот,  у нас чайки улетали на юг стаями, а потом это природное явление над головой прекратилось, и я думал, что всё, но сегодня неожиданно вдруг еще одну  в небе увидел. Поэтому “последнее” может быть применимо не к природному, а только к человеческой деятельности, как к процессу, насчет момента окончания которого мы точно можем быть уверены. Ну или, если говорить о жизнедеятельности, то, конечно же, это смерть. Таким образом, конец какой-либо работы приравнивается к концу чьей-либо жизни (“интересно отражение этой категории в сказочных сюжетах, где конец жизни сопоставляется с окончанием некой выполняемой работы. Например, в приводимой А. Н. Афанасьевым малорусской сказке встреченный главным героем волк сказал, что будет жить, пока дуб хвостом не перепилит, панночки — пока все иголки из сундука не переломают. После этого их жизнь будет окончена”[3]).

В ритуальном плане “последнее”, как и момент окончания каких-либо работ – очень тесно связаны с такой вещью как “благодарение”. Не случайно, что осенняя обрядность, посвященная окончанию жатвы и сбору плодов, переполнена этими благодарственными мотивами (например, “закончив просушку снопов, хозяин, прежде чем уйти домой, оборачивается к овину лицом, снимает шапку и с низким поклоном говорит: «Спасибо, батюшка-овинник: послужил ты нынешней осенью верой и правдой»[4]).

В “последнем” можно выделить два основных смысла (извиняюсь за столь корявый слог, но я так изо всех сил избегаю книжного слова “семантика”))). Во первых, “последнее” противопоставляется “первому” как “старое, отживающее/отжившее” – “новому, молодому/растущему”. Тот же Последний Сноп в противоположность семенам (этот сноп бывает задействован в обряде первого посева весной – его раскидывают по полю). Та же солома (умершее, отжившее) как традиционный ритуальный материал  (см. начало текста здесь https://novoyazychestvo.ru/soloma-kak-ritualnyj-obekt-slavyanskogo-novoyazychestva.html). Или тема старости  – одна из основных в обрядовом ряжении (“ветхая одежда, лохмотья, рванье, старая обувь, приделанные бороды и усы) либо старинная одежда”[2]). Или значимость в культе таких отходов жизнедеятельности как мелкий мусор, сор, который считается воплощением силы смерти и мертвых (см. https://novoyazychestvo.ru/sor-melkij-musor-kak-voploshhenie-sily-predkov-nashix.html). Само осенне-зимнее время как пора увядания и смерти (конец года в противоположность его началу).

Вот вторых, это “завершенность, законченность”, а следовательно и “целостность”. Прежде всего, конечно, это проявляется в погребальном обряде, который весь направлен на “окончательность и бесповоротность”, но не только (например, “последнее кормление грудью считалось важ­ным этапом во взрослении ребенка у всех славян. Оно должно было стать действи­тельно окончательным, повторное прикла­дывание к груди запрещалось, т. к. верили, что такой ребенок будет обладать дурным глазом (о.-слав.)”[2]). “Последнее” зачастую ритуально отмечено как нечто, после чего невозможно никакое продолжение. Сюда же относится и стремление доводить до конца некий процесс, не оставляя незавершенности. “В обрядовой трапезе нередко требо­валось съесть во время пира все жертвенное
блюдо до конца, как бы велико оно ни было. Сербы следили, чтобы на поминальном обе­де полностью было съедено блюдо из живот­ного, заколотого для покойника (душни брав); в Вологод. губ. … не заканчивалась трапеза ни за мужским красным столом, ни за бабьим, пока не съедят всего трехлетнего быка или корову (ТА, № 295); в Костром, губ. ни одного калача не должно было остаться после общинной трапезы в начале сезона рыбной ловли, иначе улов бу­дет плохим; до конца съедали за новогодним
столом кесаретского поросенка (воронеж.)”[2].

Сюда же относится представление о том, что в заговоре самыми важными и магически наполненными являются именно последние, “закрепляющие” слова – т.н. “ключ и замок” или позднейшее “аминь”. Если мы начинаем писать предложение  с Заглавной буквы, то заканчиваем мы его точкой. Сюда же относится и обычай отмечать окончание какого-либо дела (например, при строительстве: “Завершение работ отмечалось одариванием работников и их ответными благо пожеланиями, которые мастер выкрикивал, стоя на крыше (болг.)[2]). Как там: “конец – делу венец”. Для того, чтобы начать что-то новое, мы сначала должны закончить текущее, в том числе и в символическом ритуальном смысле (ср. “окончив работу … катались по стерне для восстановления затраченной силы и здоровья: «Нивушка-нивушка, дай мне силушку на вторую нивушку»[4]).

Во всем этом есть и более глубокий смысловой пласт, напрямую связанный с т.н. “моделью двух миров”, которую я считаю краеугольной для всего нашего язычества (https://novoyazychestvo.ru/samaya-sut-s-ch-1-model-dvux-mirov.html). Смысл в том, что правильное окончание перетекает в новое начало. Так происходит круговорот жизни и смерти в природе. Сама смерть служит залогом последующего возрождения. Таким образом конец переходит в начало нового (вспомним, что “конец” и начало” – это однокоренные слова, которые восходят к общему «предку» — праиндоевропейскому корню * ken- в значении ‘заново возникать, начинаться’ [5]), “последнее” – в “первое”.  Не зря в начале я назвал это разделение первого и последнего очень и очень упрощенным. На практике и “первое” соотносится с мертвыми (“на поминках умершим предназначались: первый блин (рус. ололец,), кусок первой буханки (словац,) … первые сезонные плоды — черешня, вишня, яблоки, виноград и продукты (например, мед) — счи­тались поминальной пищей… [2]), что возможно как раз потому, что “последнее” и “первое” – единосущны: одно перетекает в другое. Альфа перетекает в омену, начало перетекает в конец – так замыкается круг. У нас нет иной силы, кроме той, что мы отдаем миру мертвых, и которую от него же и берем. Мы отдаем нечто “последнее” туда и, как результат, получаем нечто “первое” оттуда.

Максим Сухарев

17.10.2020

Источники: