юбилейный пост
Да, далее я дам вам исчерпывающий ответ на этот волнующий вопрос
Дело в том, что мы – КУРИМ СВЯТОЙ ОГОНЬ.
Заметьте, говорю это без смайла.
Дело в том, что изначально слово “курить” – это вовсе не “вдыхать и выдыхать дым”. Не, “курить” – это “возжигать”.
Мы именно это и делаем – Возжигаем Святой Огонь.
Вспомните наш пост про то, что такое “СВЯТОСТЬ” () – там я обещал продолжение. Ну и вот, – его время пришло.
Вспомните, что этимологически “свято” – это “то, что набухает и возрастает”, ширится, растет. На каком-то уровне Святость можно сравнить с Огнем – сила, которая, разгораясь, лишь возрастает.
Пусть это и “всего лишь метафора, а не буквалистическое прочтение”, не суть.
МЫ РАЗЖИГАЕМ ОГОНЬ.
Посмотрите на наше лого – это Огниво в Огне. Гореть.
Может быть, сжигая себя, порой, – но не гнить. Цитируя нетленную Хаецкую:
”
Не делает зла лишь тот, кто вообще ничего не делает. Не действия избегать следует, но лишь неподвижности и отвратительной лености. Слушай историю. Был святой Сульпиций, мой крестный отец. И вот что он однажды сказал. К нему пришел на исповедь один рыцарь. Крестоносец, который много убивал и часто обнажал свой меч ради наживы. Он совершил множество преступлений и покаялся во всех. И святой спросил его: «Будешь ли ты еще совершать подобные непотребства, дитя мое?» И «дитя», по локти обагренное кровью, сказало: «Да, но сейчас отпусти мне грехи». И святой отпустил ему грехи и сказал: «Ты таков, сын мой, каков ты есть. В тебе слишком много жизни. Стало быть, не в том спасение твоей души, чтобы сидеть на месте. Кради, убивай, прелюбодействуй, но только не стой на месте, ибо нет ничего более смрадного, чем гниющая душа». И с тем уехал тот рыцарь.
”
В общем, Огонь – наш символ. Более того, “огонь” можно считать и символом язычества в целом. Вспомните арабов: Ибн Русте, на огнепоклонство ас-сакалиба прямо указывает: “Все они огнепоклонники…”.
Насчет же “Курить Святой Огонь” процитирую конкретно Топорова:
“Помимо отмеченного выше сочетания *svetъ & *ognь, имеющего точные региональные индоевропейские параллели (не говоря уж о частичных схождениях, распространенных еще шире) и обладающего особой ценностью в силу того, что это сочетание обозначает важнейший элемент архаичного ритуала (нередко возрастающий до стадии персонификации и включения его в пантеон, ср. ведийск. svanta- & agni-)
…
И еще одну важную особенность, связанную с элементом spэnta-, фиксируют тексты, составляющие Авесту. Речь идет о круге слов, определяемых этим эпитетом. В связи с параллелями из других индоевропейских языков, в частности, славянских, уместно подчеркнуть два типа сочетаний, в которые входит spэnta-.
Первый тип определяется обозначением «святого огня» — spэnta- & at(a)r- /aθr — (ср. atrэm spэništэm yazamaide [Y. 17, 11] «мы почитаем святейший огонь», имеется в виду один из пяти видов огня), ср. выше точные параллели в виде осет. fsœend–art (возможно, скифск. Ψενδαρτάκη), с. — хорв. света ватра (может быть, алб. shën–vatër «святой очаг», где vatër из иранск. atr-), не говоря о менее полных совпадениях в этой формуле.
…
На основании фрагмента RV I, 145, 4 (не говоря уж об образах ведийской мифологии огня) органично восстанавливается на независимых основаниях сочетание * svantà- & *agni-, о набухающем, увеличивающемся, возрастающем огне [344]. Реконструируемое сочетание * svantà- & *agni- получает подкрепление в точно соответствующем ему и реально засвидетельствованном фразеологическом сочетании, обозначающем особым образом полученный огонь, признаваемый сакральным как в славянской, так и в балтийской традиции, ср. рус. святой огонь (< * svet- & * ognь), лит. šventas ugnis и под. (ср. также прусск. [ятвяжск.] schwante раnіckе и др.) [345], где святой, šventas, schwante и т. п. для определенного периода должны, видимо, трактоваться аналогично вед. svantà-.
…
В связи с этими иранскими фактами напрашивается ряд славянских и балтийских аналогий — языковых и ритуальных, — имеющих расширительный характер. Приведенный несколько выше фрагмент corэt spэncà asрэпса (Y. 45, 9), где corэt- объясняется как 3. Sg. Inj. Aor. Act. от kar — «делать», «творить», естественно, отсылает к некоему более конкретному и, по всей видимости, ритуальному действию (ср. сам факт включения этого фрагмента в книгу зороастрийской литургии, изобилующую ритуальными формулами и называемую Yasna, букв. — «жертвоприношение», «поклонение»), нежели «сотворение святого» (наличие aspэnca при corэt подтверждает такое понимание текста). В этом контексте сочетание глагола kar — (corэt), который тоже должен пониматься, по крайней мере для ранних стадий своего развития, как обозначение вполне определенного и конкретного действия, с обозначением «святого» (spэnca…), целесообразно сопоставить с лит. ùgni kurti, лтш. uguni kurt, слав. * ognь & * kuriti ср.: «Мы с робяты… огонь курили», Аввак. Житие), о возжигании огня (первоначально — священного), которое само по себе составляет часть ритуала. Многие употребления этой ритуально–поэтической формулы (см. о ней Топоров, Пр. яз. [IV] 1984:302–304) и сейчас сохраняют следы ее происхождения из ритуала. Ср. также случаи конверсии этой формулы — лит. ikurti “зажигать”, “возжигать”; лтш. kuret, kurinat “топить”, ср. kuejs “возжигатель”: kureju kurejs, ein heidnischer Priester [?] (Mühlenbach–Endzelin 2:337 и др.; слав. ‘kuriti “разводить огонь”, “возжигать”, “топить” и т. п. Если учесть, что таким образом возжигаемый огонь и назывался «священным» (лит. šventas ugnis, рус. святой огонь и т. п.), то весьма правдоподобной оказывается реконструкция формулы типа * švent- & * ug(u)n — (Асс.) & * kurti (балтийский вариант) или * svet- & * ognь (Асс.) & * kuriti (славянский вариант) как отражения и.-евр. сочетания *k’uen–to & *egnis/*ognis (Pokorny I:293) & *kuer-/*kuor-/*kur-. “
В.Н. Топоров “Святость и святые в русской духовной культуре.”
